Сайт Евгения СычёваEugi Gufo

Сергей Бунтман — Добрый день! 12 часов 11 минут, начинаем, у нас Марина Лилякова сегодня за управлением нашим действием. Алексей Кузнецов.

Алексей Кузнецов — Добрый день!

С. Бунтман — Сергей Бунтман, и сегодня суд над патриархом Никоном. Да. «Высоко», как, как говорил Александр I, кому он говорил — Трубецкому? По-моему нет, Волконскому он говорил: «Высоко твоя головушка залетала». Вот уж высоко залетала головушка патриарха Никона — это уж точно.

А. Кузнецов — Высоко — да, безусловно. В учительские свои времена я любил старшеклассникам задать вопрос, я говорю — вот смотрите, Большой ли, Великий собор 1666 года, я говорю — а почему их не смущали вот эти нарочитые три шестёрки?

С. Бунтман — Шесть-шесть-шесть.

А. Кузнецов — Да, конечно.

С. Бунтман — Да потому что год вот, как тут в чате отметили — семь тысяч сто сорок какой-то, да?

А. Кузнецов — Двести семьдесят второй, по-моему.

С. Бунтман — Ну.

А. Кузнецов — Значит, летоисчисление другое[1]. Хотя были ушлые грамотные люди — вообще в этом деле грамотеев гораздо больше, чем нужно было, и это сыграло свою роль определяющим образом — которые, зная, будучи знакомы с европейским летоисчислением, намекали на это обстоятельство.

С. Бунтман — Да, с немецким календарём.

А. Кузнецов — Да, но тем не менее — не прислушались, и совершенно зря. Мы не будем рассказывать, конечно, историю восхождения Никона к патриаршеству, историю его реформ — только в той степени, в которой это будет нужно для процесса, потому что и так очень много нужно успеть сегодня. Процесс этот великолепно документирован, вы сейчас можете ознакомиться с большим количеством именно документов процесса, другое дело, что по ним прошлись редакторы того времени, причём прямо именно того, это не какие-то более поздние вещи. Более позднее время — документы той части процесса, которая касалась именно Никона — цензура просто не позволяла печатать, был такой период. Ну, из соображений — чтоб не бросать тень, да, всё-таки патриарх, и так далее, и так далее. А вот именно фальсификации происходили прямо сразу. Это даже не фальсификации вот в классическом смысле этого слова, это придание документам нужной направленности, да, то есть документы с самого начала были составлены так, чтобы оставить у современников и потомков совершенно определённое впечатление. Было издано множество книг ещё до революции — вот перед вами одна из них.



С. Бунтман — Да, 1884 года, да.

А. Кузнецов — Гиббенета, да, но таких книг вот именно монографий, посвящённых разбору дела Никона — более десятка, принадлежат они и церковным историкам: Карташёву, например, которого сегодня будем вспоминать, и вполне, так сказать, светским людям, никак с церковью не аффилированным, потому что дело это — безусловно, одно из тех, один из тех поворотных судебных процессов, которые сильно влияют на, так сказать, историю страны в целом.

А. Кузнецов — Ссора патриарха Никона и царя Алексея Михайловича назревала в течение нескольких лет, и причина этой ссоры, видимо, в общем, на поверхности лежит: она заключается в том, что несмотря на то, что Алексей Михайлович оказывал Никону всяческое почтение, расположение, так сказать, следовал его советам и вообще вёл себя как младший покорный ученик, с Никоном, видимо, случилось то, что очень часто случается с учителями, ещё чаще случается с родителями — они не замечают, что дети взрослеют и не меняются в отношении к ним. Алексей Михайлович — один из сильнейших русских монархов, что допетровского, что послепетровского времени, я, кстати говоря, очень рекомендую прочитать книгу ныне здравствующего историка Андреева, специалиста как раз по бунташному веку.

С. Бунтман — Да, да, он великолепный вот там, да.

А. Кузнецов — В ЖЗЛ, вы получите огромное удовольствие, великолепная монография об Алексее Михайловиче, в частности, там, естественно, и сюжеты с расколом освещены очень подробно. Так вот, Алексей Михайлович быстро набирал мощь, быстро становился самостоятельным и быстро начал тяготиться вот этой отеческой опекой, которая у Никона, в общем, вместо того чтобы ослабевать — она у него усугублялась. И в конечном итоге повод для ссоры, как это обычно бывает, в общем, был не слишком значительный. Поцапались два человека, государев и патриарший. Государев боярин обидел патриаршего боярского сына. Надо напомнить, что у патриархов был свой двор, по сути — калька с государева двора, были приказы патриаршие, были патриаршие служилые люди, были патриаршие слободы в городах, да? То есть такое государство в миниатюре. И вот из-за этой ссоры, которую Никон воспринял как нападки именно на самого себя, потребовал, так сказать, наказать примерно, значит, злодея, злодей демонстративно не был наказан. То есть там шла речь о том, что вот, ну, не то что там, для вида наказали недостаточно — вообще не наказали. Вот спорить можно до бесконечности: Алексей Михайлович понимал, к чему дело идёт, и рад был, что Никон заглатывает наживку и провоцируется и сам полезет в бутылку, или так получилось само, а Алексей Михайлович потом уже, увидев, что получилось, начал из этого извлекать какие-то выгоды. Это спор действительно бесконечный, но как получилось — так получилось: Никон плюнул на всё и отбыл в свой любимый Воскресенский Новоиерусалимский монастырь, им же построенный. Вообще Никон был большой строитель монастырей, но это его любимый проект.

При этом надо сказать, что сразу же, уехав, ещё до того, как это всё приобрело характер такого уже, общенационального скандала, он направил Алексею Михайловичу письмо, внешне вроде бы почтительное, извиняющееся, объясняющее его мотивы, в котором допустил одну оговорку, о которой наверняка жалел потом до конца жизни. Это прямо июль 1658 года, буквально через несколько дней после его отъезда. «Благочестивейшему, Тишайшему, Самодержавнейшему, Богохранимому великому государю» — те-те-те-те-те, полный титул — «и государыне благоверной царевне.... многогрешный богомолец ваш, смиренный Никон, бывший патриарх, о вашем государевом душевном спасении и телесном здравии». Вот этот «бывший патриарх», который он написал своей рукой...

С. Бунтман — А зачем?

А. Кузнецов — Вот это тоже вопрос, по поводу которого можно ломать копья. То ли Никон просто зарвался, то есть он был ведом своим темпераментом, у него, как у быка, красная пелена перед глазами, он вообще...

С. Бунтман — Возможно.

А. Кузнецов — Возможно, конечно!

С. Бунтман — Характер, возможно.

А. Кузнецов — Абсолютно, абсолютно! Вот не знаю, у меня с Никоном такая ассоциация, глубоко личная: в межвоенный период между двумя великими войнами у апологетов и стратегов большой танковой войны был такой термин — танк прорыва.

С. Бунтман — Угу.

А. Кузнецов — Ну, под этот термин даже танки определённой конструкции строились. Вот Никон — танк прорыва. Тяжёлый, мощный, очень тяжело вооружённый, но не маневренный. Поэтому, возможно, он действительно был увлекаем своим темпераментом. Или это вполне рассудочное — но тогда просто плохо просчитанное — давление на Алексея. Никон почему-то, видимо, был убеждён, что таким образом он заставит царя пойти на попятный и выйдет победителем: ну, если так, то он просчитался, потому что этого не произошло.

С. Бунтман — От убеждённости, что без него не обойдутся.

А. Кузнецов — Видимо — да. Видимо, да, эта убеждённость любого человека незаурядного, но при этом не мудрого, вот Никон — вот этого не просчитал. И дальше — дальше складывается очень странная ситуация. Никон вроде заявил, что он бывший патриарх, в Москву носа не кажет, сидит в своём Новом Иерусалиме, на всех дуется, но при этом продолжает рукополагать священников, епископов — то есть ведёт себя как патриарх. Вот во времена моей студенческой юности пирожков ещё не было, а потребность в рифмованном остроумии уже была. И была чрезвычайно популярна форма лимерика — собственно созданная как раз в своё время для этого.

Раз нашли на заводе Бадаева
Неизвестный дневник Чаадаева.
Что ни слово, то c ять,
Ничего не понять,
И девать неизвестно куда его.

Вот, вот пятая строчка описывает ситуацию с Никоном: и вообще непонятно, куда его. Но с другой стороны — Алексей Михайлович понимает, что ситуация зашла в такой, достигла такого градуса, когда больше нельзя сдавать задним ходом, делать вид, что ничего не произошло. Ситуацию надо решать, потому что Никон, видимо, уроков не извлекает. И тогда, пользуясь тем, что опять же благодаря Никону, по его, собственно, вызову ради всех вот этих вот его реформ и преобразований в Москве находится немало учёных греков, то есть учителей, да, сам же Никон их признаёт учителями. Обратились к ним: а вот подскажите, что нам делать? Надо сказать, что учёные греки единого мнения по этому поводу не высказали, потому что были раздираемы противоречием: с одной стороны, им очень нравилось то положение учителей, я даже беру не материальную сторону дела, хотя для кого-то — и одного такого человека мы сейчас назовём — она, безусловно, имела большое значение, им нравилось само положение, что вот они с высоты своей учёности, своей мудрости, так сказать, почтительных русских обучают. Поэтому им было лестно, и они понимали, какого ответа от них ждут — что да, конечно, можно низложить патриарха, и примеры тому есть. Но с другой стороны, их очень устраивал Никон именно вот этим своим грекофильством. И поэтому, так сказать, они составили своё мнение в конечном итоге в таких уклончивых выражениях, что с одной стороны — да, а с другой стороны: «Явлено есть всем, яко от всех бывших патриархов прежде на Москве, ин не возлюби нас — греков, яко же святейший господин Никон патриарх». Никто нас так не любил из патриархов, как Никон, да? «И чину восточные церкве не последова ин, якоже сам он». И никто так не следовал греческим порядкам, как он. «И ещё и есть друг наш зело, но что можем сотворити от божественных правил и законов? Не возмогохом творити инако, токмо писати всю истину». Они ушли от ответа. С одной стороны, он наш друг, ну, и хотелось бы, конечно, ему порадеть, с другой стороны — есть законы! Как мы увидим, на самом деле очевидных законов нет, тут их можно трактовать. Поэтому они ушли от ответа, сказав «не возмогохом творити инако, токмо писати всю истину». Вас не просят про истину. Вас просят чётко сказать — да, его можно сковырнуть, поставить следующего патриарха. С одной стороны, в общем, Никона можно было своими силами. Но крайне неудачно для этого выбрано время. Это нам сейчас кажется, при чтении школьного учебника, что вот реформа в 1653-м началась и она сразу, реформа, произошла. На самом деле шли дискуссии, и совершенно не было вот такого чёткого раскола на сторонников новых обрядов и старых обрядов, был большой пласт колеблющихся, которые говорили: с одной стороны так-то оно так, а с другой стороны вот что же мы делаем; да, конечно, греки люди более учёные, мы признаём, но с другой стороны после Флорентийской унии нет ли привкуса второсортности в их православии.

С. Бунтман — А, ну да-да-ла.

А. Кузнецов — Москва же третий Рим!

С. Бунтман — Ну да.

А. Кузнецов — А четвёртому не быти!

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — А второй Рим погиб от, так сказать, латинской прелести! Из-за всего из-за этого Алексей Михайлович, видимо, хотел сделать шаги абсолютно такие вот, надёжные, чтобы весь авторитет, который можно собрать, был на его стороне, чтобы не дать... И кроме того, если сейчас осудить Никона хоть в чём-то сомнительно, то какой это удар по авторитету его же преобразований, по всему этому троеперстию щепотному.

С. Бунтман — А Алексею Михайловичу преобразования, в общем-то, нужны и дороги.

А. Кузнецов — Дороги. Дороги, дороги, дороги! Опять же — можно спорить до хрипоты: дело в его личной вере и в его представлении о должном как христианина или это государственная политика, направленная на то, что церковь есть инструмент в руках государства, и противиться церкви то же самое, что противиться государству — не случайно же потом раскольников будут преследовать не самые религиозные цари, но самые государственные, Пётр I и Николай I, да? Люди оба, видимо, к религии вполне равнодушные, но порядок!

С. Бунтман — Но порядку их, обряду их...

А. Кузнецов — Им сказано, им сказано — а они позволяют себе!

С. Бунтман — Ну да!

А. Кузнецов — Иметь по этому поводу не только своё мнение, но и действия свои предпринимать. Обратились к Вселенским патриархам. Вселенских патриархов четыре: Константинопольский, первый среди равных, наиболее авторитетный, Иерусалимский, Александрийский, Антиохийский. Вселенские патриархи попадают в сложную ситуацию: с одной стороны, действительно, так уж получилось: Московская Русь наиболее на этот момент сильная православная страна. Потому что в Греции хозяйничают турки-османы, приходится с Римом, так сказать, а это обидно.

С. Бунтман — А тут ещё, плюс ещё абсолютно прав Александр: тут ещё и Украина!

А. Кузнецов — Ну конечно! И ведь уже идёт эта самая полуторадесятилетняя война украинская, да, 1654–1567 года, в полный рост. Очень много всего. И Вселенские патриархи начинают это дело, что называется, динамить. Они не дают категорического ответа «нет», но они не хотят в этом участвовать. И вот тогда появляется человек, без которого это дело либо вообще не сладилось, либо сладилось бы каким-то совсем другим образом, каким — я даже гадать не хочу. Звали его Паисий Лигарид. Да, ну давайте — я что-то про картинки совсем забыл.

С. Бунтман — Да, потому что у нас книжка нераскрытая.

А. Кузнецов — Настолько забыл, что они перестали — это что-то потрясающее, они перестали переключаться. Зараза!

С. Бунтман — А вот, наверное...

А. Кузнецов — А! Вот. Это современный, естественно, художник, единственная картинка, которая есть по этой теме — это кружок так называемых ревнителей древлего благочестия.



Так их историк назовёт, они не сами себя так называли: это кружок богословов, можно сказать, таких — в основном доморощенных достаточно, который сложился вокруг молодого царя ещё в 1640-е годы, когда Алексей Михайлович подростком, юношей стал царём, да? Здесь — ну, трудно сказать, кто именно кто, но вот, видимо, самый правый человек — это боярин Фёдор Ртищев, а остальные люди более или менее духовные: духовник царя Стефан Вонифатьев, дьяк Неронов, Никон, ещё пока не патриарх, Аввакум. Это люди, с которых начинались вот эти споры о вере.

С. Бунтман — Да, судя по всему, там в фиолетовом — это Никон.

А. Кузнецов — Видимо.

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Вот.

Вот, собственно говоря, известная картина — по-моему, это Кившенко[2] — известная сцена, когда в Москву были доставлены мощи митрополита Филиппа, того самого, который, по одной из версий, сам умер, когда мимо проезжал случайно Малюта Скуратов, и вот у этих мощей Алексей Михайлович в торжественной обстановке просит Никона занять престол, освободившийся после скончавшегося в 1652 году патриарха Иосифа.



А это[3] уже Никон спорит с коллегами уже в качестве патриарха — по различным вероучебным вопросам, да? Это картина, которая иллюстрирует то, что реформы принимались очень непросто, и в первую очередь именно учёными людьми.



Ну а это[4] известное изображение самого патриарха Никона.



Так вот, появляется человек, Паисий Лигарид. Какое слово подобрать — я долго думал, а потом в одной из книг XIX века нашёл слово, которое, как мне кажется, лучше всего его характеризует: он пройдоха. Он вот такой вот готовый герой для авантюрного романа о жуликоватом, беспринципном, но очень хорошо подготовленном для своего ремесла человеке. Он действительно абсолютно беспринципен. Ничего удивительного в этом нет, потому что он вроде как православный, но униатского обряда, обучавшийся в католическом колледже, который специально создан для подготовки униатских священников: я не хочу обидеть ничью веру, но, в общем, так сложилось — особенно после Брестской унии 1595 года — что униатское духовенство, оно обречено быть «и нашим и вашим». Это люди, которые могут обосновать всё что угодно, на многих языках, это люди, которых положение — как положение их церкви — в общем-то, поставлено в зависимость от того, что надо паству более или менее одного вероисповедания привести, так сказать, к лояльности другому вероисповеданию. Поэтому, с казуистикой всё замечательно, с, как мы сейчас сказали бы — пиаром всё изумительно. Его не раз ловили на всяких делах, не очень благовидных, в том числе и чисто уголовного свойства типа подделки подписей, но тем не менее, он умудрился в качестве назначенца, так сказать, вот этой греко-православной, греко-католической церкви прибыть на Русь, огляделся — и почувствовал, что он попал в самую десятку.

С. Бунтман — Мы продолжим после кратких новостей.

НОВОСТИ

С. Бунтман — Продолжим! Итак, нашёлся пройдошный специалист.

А. Кузнецов — Пройдошный Лигарид, да. И довольно быстро он убедил Алексея Михайловича, что надо поручить улаживание этого щекотливого дела ему. И Алексей Михайлович настолько дал себя убедить, что в 1663 году, например, мы видим Лигарида, уже от имени царя приехавшего к Никону. Не знаю, был ли расчёт на темперамент Никона, но если был — то оправдался он блестяще. Потому что Никон тут же устроил — ну вот как сам Лигарид это описывает, может быть, конечно, и почти наверняка он в чём-то преувеличивает, но вряд ли сильно, потому что это на Никона вообще очень похоже. Цитата: «Разговор с Никоном продолжался много часов. Произошло великое смятение между посланными со мной боярами. Часто потрясая палкой и стуча ею крепко по полу, Никон волновался, гремя, смешивая, противореча один всем, как Терсит, не давая никому отвечать. Так что мы вышли из кельи без успеха, совершенно испуганными и его дерзостью и стремительностью и невоздержанностью и готовностью в речах... Когда Никон сам говорил, то растягивал и оканчивал речь, где ему хочется. А когда другие говорили, предварял их снова, путал и не давал. Итак мы возвратились в наши покои в унынии. Сверх того, мы как бы раздули пожар гнева». Лигарид же составил обвинение — хотя его имя очень редко в материалах собора мелькает, но он стоит за многими его документами. Вот, собственно говоря, формула обвинения, которая либо полностью, либо в значительной степени им сформулирована. Никон обидел царя, когда оставил паству, удалился в Воскресенский монастырь лишь потому, что вот там заспорили царёв человек и патриарший. Лигарид очень точно находит формулу, которая Алексею Михайловичу важна: не паству бросил — царя обидел. «Никон не смирился, не стал каяться»...

С. Бунтман — Ну, важно: обидел царя тем, что бросил паству.

А. Кузнецов — Да!

С. Бунтман — Вот это, вот это очень хорошая многоступенчатая конструкция.

А. Кузнецов — Прекрасная, да!

С. Бунтман — Да.

А. Кузнецов — Симфония! «Никон не смирился, не стал каяться, а совершал хиротонию в новом месте, строил новые монастыри, которые назвал неподобающими словами и суетными именованиями». Ну, Никон действительно зарвался, называя свой монастырь Новым Иерусалимом, а местность вокруг — Голгофой, Вифлеемом и Иорданом. Это, конечно, нехорошо. Но кто бы кроме учёного грека обратил бы на это внимание? «Анафемствовал патриарха Паисия и Макария, приехавших его судить». Действительно, когда двое из четырёх патриархов, имея доверенности от двух других патриархов, приехали, то Никон даже не попытался перетянуть их на свою сторону, а обозвал их — царских послов — назвал Пилатом и Иродом, вообще ни в чём себе не отказывал. «Никон написал личные письма патриархам, в которых писал про царя Алексея, что царь латиномудренник». Вот обидно, да? Латиномудренник.

С. Бунтман — Особенно Алексей Михайлович-то!

А. Кузнецов — Да. «...мучитель и обидник, и то, что российская церковь в латинские догматы впала». Дальше обвинение серьёзное. Никон без соборного разрешения сам лично лишил епископства некоего Павла Коломенского и повёл себя по отношению к этому уважаемому иерарху, в общем, ну, совершенно по-трамвайному: «стащил с него мантию, и того в язвы и наказание предаде тягчайше, отчего Павел лишился ума и бедный погиб». Ну, от чего он лишился ума — мы не знаем, вполне возможно, что он уже стоял на этой дороге, а вот такой вот никоновский гнев его подтолкнул. Он был сослан в монастырь, надзор там за ним был достаточно слабенький, он ушёл гулять и пропал: то ли в реке утонул, то ли заблудился, его волки съели, но, конечно, народная молва обвиняла Никона в том, что он подослал убийц — в том, что это не так, у меня никаких сомнений нет.

А. Кузнецов — В результате в начале ноября 1666 года в Москву прибывают двое патриархов. Алексей Михайлович уделяет им, не по московскому протоколу, великую оказывает им честь — он тут же их приглашает к обеду, несколько часов с ними разговаривает при свидетелях, на следующий день несколько часов разговаривает с ними без свидетелей. Ну а дальше начинается, или точнее, продолжается, потому что собор 1666 года — он уже идёт, он начался ещё весной, но собору надо рассмотреть сразу несколько важнейших вопросов: как быть с раскольниками (именно этот же собор и будет разбираться с Аввакумом и его, значит, сторонниками); этому собору надо, потому что это назрело, внести некоторые, так сказать, разъяснения в церковные правила, и будут внесены очень обильные разъяснения — как что должна идти служба; решать кадровые вопросы надо этому собору. Но вот в ноябре — в ноябре и первой половине декабря сосредоточились на Никоне. Будет проведено восемь заседаний, три организационно-предварительных, четыре по собственно рассмотрению дела по существу, Никон будет присутствовать на двух из этих четырёх заседаний, и последнее, заключительное — собственно говоря, оглашение приговора.

Вот известная картина художника Милорадовича, это вторая половина XIX века, «Суд над Никоном».



Алексей Михайлович присутствовал на некоторых — не на всех, но на некоторых заседаниях. Спор был очень жарким. Ну например, в качестве главного обвинения, всё-таки главное обвинение — в том, что Никон без разрешения, по собственному произволу из-за ерунды покинул свою кафедру, тем самым бросив паству и обидев царя. В качестве обвинения, подтверждения, ему было приведено правило из Кормчей книги: «Кто покинет престол волею, без навета, и тому впредь не быть на престоле». Но Никон был, естественно, готов, он хотя и не был крупным богословом, но я думаю, что это правило Кормчей книги — он понимал, что против него будет обращено, и он тут же заявил: это правила не апостольские, не Вселенских соборов. Никон вообще занял в этом соборе такую, очень интересную, я бы сказал — полупротестантскую позицию. Он говорит: я признаю только апостольские правила ранних соборов, а всё остальное — это наносное, это люди придумали: вот, назад, к апостольским правилам.

С. Бунтман — Вообще на самом деле никонианская реформа — ну, а если говорить, кто из них, там, условные католики и протестанты, старообрядцы или никониане — то никонианская реформа, она ближе, конечно, к такому пересмотру.

А. Кузнецов — Но только вот к той идее протестантизма, которая заключаются не столько в реформе, сколько к возврату к изначальным...

С. Бунтман — Вот-вот-вот! Вот-вот-вот-вот-вот, к какому-то вот... в небольшой... А там этого совсем нет.

А. Кузнецов — Вот. И, кроме того, Никон занял очень уязвимую позицию. Он говорил: а я не отрекался от патриаршества. Я вот — да, повздорил, да, я виноват, я темпераменту своему, там, дал, так сказать, выход, гневу своему, но я не отрекался от патриаршества, с чего вы взяли, что я сложил с себя полномочия? Ну, тут его, что называется, замордовали.

С. Бунтман — А бумажки!

А. Кузнецов — И документами, и очными ставками. Вот, например, одно из показаний — их на самом деле немало, но одно из. Спасо-Хутынского монастыря архимандрит Тихон, бывший свидетелем происшествия в Успенском соборе 10 июля 1658 года, когда Никон хлопнул, всех послал и, так сказать, отправился в Новый Иерусалим, вот что он пишет: «И после заамвонной молитвы, выйдя из алтаря, не отпустив литургии, и стал на амвоне и чёл слово об учителях, и испустил слёзы. И многие ведущие православные крестьяне, имея в сердцах своих страх Божий, также прослезились, смотря на него патриарха, и после поучения стал отказывать патриаршество», — то есть отказываться, да? «А говорил так: якоже де корабль плавает на море кормило гнило, править его нечем, таков и аз недостойный не могу хранить и пасти стада Христова словесных овец». Какая ещё формула отречения нужна, да: «Я как гнилой руль у корабля, я не могу больше выполнять эту функцию» — всё, ты отрёкся! В общем, Никон себя загнал. Он ругался как мог, на что был великий мастер, он всех обзывал, он, значит, пёр вот как этот самый танк прорыва на всякие там ряды колючей проволоки, но он окончательно убедил вот этих двух Вселенских патриархов — даже если у них были сомнения (я думаю, что их не было уже на момент прибытия в Москву), но если были, он убедил, что он не договоропригоден, с ним нельзя иметь дело. Его, так сказать, принять хоть малейшее в чём-то компромиссное решение — это значит эту ситуацию не разрешить, а подвесить догнивать самой по себе.

А. Кузнецов — Ну и в результате приговор был следующий: «Мы, патриархи». Да? Не собор — патриархи, от их имени всё делается. «Мы, патриархи, учинили его всякого священнодействия чужда и чтобы он архиерейская не действовал», — то есть не действовал как архиерей, — «обнажили его омофоры и епитрахили», — то есть лишили и епископского, и священнического сана. «Именоваться ему простым монахом Никоном, а не Патриархом Московским. Место же его пребывания до кончины жизни его назначили в монастыре, чтобы ему беспрепятственно и безмолвно плакаться о грехах своих». Был момент, когда Никон торговался, и вполне возможно, что можно было продавить его идею — идея заключалась в том, что у восточных патриархов был уход в отставку. Они при этом сохраняли звание патриарха — ну как бы патриарха в отставке, или патриарха — не в запасе, а как это у нас называется? Ну да, в отставке. И...

С. Бунтман — Патриарх запаса — это совершенно...

А. Кузнецов — И продолжая — и продолжали, так сказать, благополучно существовать. Но Никон, помимо того, что он потребовал вот для себя такой, что называется, охранной грамоты в какой-то момент — он потребовал ещё, чтобы его преемника без его благословения не назначали. Этим самым он показал, что он не будет тихо сидеть патриархом в отставке, да, что он будет всё равно оказывать влияние на происходящее, ну этим самым спугнул и, конечно, лишил вот эту вот перспективу компромисса малейшей надежды. Ну и на приговор Никон реагировал уже по-никоновски — ну, он закусил удила, он уже, в общем, видимо, ни о чём другом кроме, так сказать, сохранения какого-то самоуважения уже не пёкся: «Знаю и без вашего поучения, как жить, а что клобук и панагию с него сняли — так они бы с клобука жемчуг и панагию разделили по себе, а достанется жемчугу золотников по 5 и 6 и больше, и золотых по 10». Ну это прямое оскорбление — дескать, сняли с меня, ну и поделите, жулики вы, да? Смотрите — они ж золотые да жемчужные, ну уж распилите их, так сказать, так честно будет. Протоколист, который это записывал, значит, завершает это всё округлой фразой, что «и поуча святейши патриархи Никона, бывшего патриарха, отпустили на подворье». Можно сказать — можно себе представить, какая ругань стояла вот это вот, да? Ну, дальнейшая судьба Никона — он был отправлен в Ферапонтов монастырь, вот эта гравюра конца XIX века изображает его в келье Ферапонтова монастыря.



Потом было сочтено, что Ферапонтов — это такой достаточно провинциальный, и решили, что нужно за Никоном надзор построже, и его перевели в соседний — там километров пятнадцать, по-моему — Кирилло-Белозёрский...

С. Бунтман — Кирилло-Белозёрский, да.

А. Кузнецов — А это такая, так сказать, обитель крепкая, да? Такой монастырь с весьма строгим уставом. Никон, кстати говоря, хотя и гневался на царя, но писал ему оттуда, в том числе, перемежая гнев жалобами, такие письма: вот, здоровьем я слаб, оцинжал, значит, из дёсен кровь идёт, и так далее, и так далее. Прощение Никону поступило — или наступило — уже от Фёдора Алексеевича, после смерти Алексея Михайловича: Никону даже разрешили вернуться, но, очевидно, у всевышнего были свои планы на всё на это. Никона погрузили на лодку, отправились в путешествие в Москву, но в этом путешествии он скончался.

С. Бунтман — Всё-таки!



А. Кузнецов — Было принято решение, и оно действует по сей день у тех, кто, так сказать, не принадлежит к расколу, а принадлежит к канонической церкви — Никона поминать в чине патриарха, то есть посмертно ему вернули: его не реабилитировали, решение Собора не отменено, но ему вернули вот это патриаршье поминание.

С. Бунтман — Всё-таки какова была главная амбиция Никона?

А. Кузнецов — Мне кажется, она была амбиция, вот именно в современном значении этого слова.

С. Бунтман — Сама по себе, да?

А. Кузнецов — Нет, он, безусловно, очень серьёзно относился к своим, так сказать, к своей позиции по вопросу о церковной обрядовости, несомненно, но мне кажется — это было подчинённое. Это вот такой характер.

С. Бунтман — Но всё-таки подмять царя...

А. Кузнецов — Да дело в том, что сам Никон, видимо, не считал это подмятием. Он действительно исходил из того, что церковная власть выше царской, поскольку она идёт...

С. Бунтман — Вот!

А. Кузнецов — Непосредственно от бога. Но этот же спор...

С. Бунтман — И поэтому устроил себе такое путешествие в Александрову слободу примерно, такое — очень царское путешествие такое.

А. Кузнецов — Ну да: Иван Грозный в Александрову слободу, а Никон в Новый Иерусалим. Ну вот...

С. Бунтман — Ну да, а Никон в Новый Иерусалим. Вообще потрясающая фигура и очень сложная.

А. Кузнецов — Обидеться, хлопнуть дверью и куда-нибудь уйти демонстративно — это же и мы!

С. Бунтман — И попросите меня вернуться, да!

А. Кузнецов — Это же мы, особенно если мы дети, да — мы постоянно используем, шантажируя наших родителей. А я уйду из дома! Вот он ушёл из дома, на каком-то этапе любой подросток рискует нарваться на то, что родители ему скажут — а иди!

С. Бунтман — Да. Да! Это вот ключевой момент, очень важный момент — как раз середины XVII века. Мы с вами отправляемся, наше по постсоветскому пространству путешествие продолжается в Узбекистане. И вот какие темы мы предлагаем: суд над активными участниками восстания против российских властей — это андижанский мятеж, 1899 года.

А. Кузнецов — Таких было несколько, я выбрал один для примера, потому что они, в общем, во многом похожи, вот эти антироссийские, после присоединения Хивы, Бухары, Коканского ханства.

С. Бунтман — Суд над командиром отряда басмачей Ибрагим-беком Чакабаевым, ведшим многолетнюю вооружённую борьбу против советской власти, и он был аж в 1931 году.

А. Кузнецов — Это один из ярчайших предводителей басмачей, легендарный Ибрагим-бек, ходивший через границу туда-сюда как к себе домой: он реабилитирован уже в постсоветское время Верховным судом нынешнего Узбекистана.

С. Бунтман — Суд над группой активистов всесоюзной Церкви адвентистов седьмого дня по обвинению в религиозной пропаганде и антисоветской деятельности, 1979 год.

А. Кузнецов — Очень интересное дело — дело рассматривалось в Ташкенте, среди них нет ни одного этнического узбека.

С. Бунтман — Ну да!

А. Кузнецов — Но вот, тем не менее, это узбекское дело.

С. Бунтман — Да! Ряд судебных процессов над Ахмаджаном Одыловым, героем социалистического труда, по обвинению в экономических преступлениях в советское время и о хищении удобрений, хранении наркотиков и других преступлениях в постсоветский период, 1993, 2004 год.

А. Кузнецов — Это абсолютно шекспировский сюжет — там, где и комедия, и трагедия перемешаны: вот люди, которые спрашивают, вот Узбекистан, а как же хлопковое дело — это один из эпизодов хлопкового дела.

С. Бунтман — Пятый. Суд над Ахматом Азимовым по обвинению в убийстве четырёх малолетних детей, 1994 год.

А. Кузнецов — Ну, это классический серийный убийца, маньяк, психопат.

С. Бунтман — Да, да. Выбирайте! Два объявления, одно объявление большое и историческое: послезавтра, во вторник, в Петербурге будут «Дилетантские чтения».

А. Кузнецов — В «Гельвеции», естественно, да!

С. Бунтман — В «Гельвеции», да — на сайте «Гельвеции» билеты ещё должны быть, если, если они не кончились. Виктор Шендерович. Виктор Шендерович там. И второе: здесь отвечая на вопросы тех, кто пропустил, о развитии вчерашних событий — собакиного хозяина нашли. Всё завершилось, вот, приблудившийся пёсик у нас нашёл своего хозяина.

А. Кузнецов — Причём нашёл не нового, а своего, старого хозяина.

С. Бунтман — Законного хозяина, да, усилиями всех, скажем так, мощностей.

А. Кузнецов — Всех служб!

С. Бунтман — Да, всех служб, вот, радиостанции «Эхо Москвы». Вот. Всё! Спасибо большое, сейчас «Ну и денёк!».

А. Кузнецов — Ждём вас в «Родительском собрании», Александр Минкин уже должен у нас быть где-то на подходе.

С. Бунтман — А что в «Казино» у вас?

А. Кузнецов — А в «Казино», честно говоря, я не помню — как-то вот я взял на себя «Родительское собрание», Никита «Казино», мы так разделили продюсирование.

С. Бунтман — Хорошо, товарищи, узнаете чуть попозже.

А. Кузнецов — Вместе со мной!